Взятый под прицел он,
Умирал, но пел он.
Обводили мелом,
Люди его тело.

Раненый в сердце на вылет,
Врачи диагностировали перелом крыльев.
Его глаза уставшие от пыли,
Скрывали темные очки поверх сухожилий.
Минуты застыли в морщинах,
Освобожденный Джанго, Тарантино.
Длинные паузы, выстрелы в спину,
Стрелы Святого Валентина.
Он играл стиснувши струны от боли,
Все чаще дежестив веселого застолья.
Его встречали и с солью и хлебом,
Закрытые мероприятия под открытом небом.
А он им пел, как когда-то в подъезде,
Свою история зависимости и болезни.
Словно на клетке лестничной стоя,
Чувство полета, чувство шестое.

Взятый под прицел он,
Умирал, но пел он.
Умирал, но пел.

Обводили мелом,
Люди его тело,
А он дальше пел.

Доброе утро в прокуренной кухне,
Где никогда не тухнет лампочка Ильича.
Причал надежды, увера за пазухой в бухте,
Распахнутые двери на оборот ключ.
Молчание затянулось и выпустило дым,
К святым, так тянутся грешные души.
Лучше не понятным, чем понятым,
Он выворачивал чувства наружу.
Простуженный и продутый он пел,
Шипел виниловозеленым змеем.
Двадцатка легких ушла на расстрел,
Он шел, ведь его где-то ждала посильнее.
Музыка, как способ свести с жизнью счеты,
Шестое чувство, чувство полета.
Выше высоток над крышами зданий,
Криком души оборвалось молчание.

Взятый под прицел он,
Умирал, но пел он.
Умирал, но пел.

Обводили мелом,
Люди его тело,
А он дальше пел.

Взятый под прицел он,
Умирал, но пел он.
Умирал, но пел.

Обводили мелом,
Люди его тело,
А он дальше пел.

Взятый под прицел он,
Умирал, но пел он.
Умирал, но пел.

Обводили мелом,
Люди его тело,
А он дальше пел.