Когда бритва «Спутник» — твой верный спутник,
Выходные, будни — герцоги Бургундии.
Запираясь в опустошенной квартире, как в своем храме,
В заблеванном углу сортира ищешь спасения в селфхарме.
И постепенно привыкаешь к боли, как Шерил Демпси,
Вечно мечешься, как Boris, вечный наивный скепсис.
А сколько я за эти годы из себя грязюки выдрочил,
Уже легко понять, что такая позиция по сути убыточная.
Но ты любила бы меня, даже если был бы джанки-гомосеком,
Но ничего не поменять, я был и останусь жалким домоседом.
Сам словно с болезнью Базедовой, вручите мне мой exit bag,
На ничтожную хуйню посетую, типа сколько же от секса бед.
Спасает в берцах бег в шесть утра по заснеженному плацу.
Под стойкой ноги режешь, но отвечаешь так вежливо за кассой,
Пока в туалетной кабинке блюю от золотого укола.
Боль — монетки, ты — копилка, я ее разобью молотком скоро.
Искрятся волшебные блики света. Я хотел бы стать чистым.
Заедаю проблемы слепо, вот пора бы и причаститься.
Ведь откормил себя, как Картер, food заменил foot fetish.
Ресторанный дворик — макабр, а кого ты в расстройствах обвинишь?
Когда отец — пограничник, а ты хочешь быть похожим на отца,
Когда вот он твой хищник, но отвечаешь «нет» на «отсядь».
И при каждом взрыве становлюсь эмоциональнее Аскерова,
Обжираюсь, давлюсь, пусть, но проебываю в себе аскета.
И так постоянно, вот ты уже как Климович.
Все постоят там в стороне, а тебе нужна помощь,
Чтобы сохранить, как в письме, себя, волосы остриг,
Это вызвало лишь смех, но море все простит. И даже
Когда бритва «Спутник» — твой верный спутник,
Выходные, будни — герцоги Бургундии.
Запираясь в опустошенной квартире, как в своем храме,
В заблеванном углу сортира ищешь спасения в селфхарме.

Я не чудовище, я больной. Я уверен, что мое пристрастие
к еде лишило меня самоконтроля,
и я просто не понимал, что то, что я делаю, — это плохо.